Я полагаю, что биографические сведения: когда и где я родился, получил образование и тому подобное - у издателей этой книги имеются, так что не стану приводить их здесь. Поскольку почти все, что известно обо мне людям, касается меня как писателя, наверное, будет лучше, если я попробую рассказать кое-что о своей жизни.

  Мне тридцать пять лет, и хотя я написал столько миллионов слов, что сам едва ли захотел бы их сосчитать, - сколько именно, не знаю, но думаю, что не уступлю любому своему ровеснику, - опубликовал я не больше одной десятой их части. Тем не менее критики говорят, что я пишу слишком много - и не скажу, что они не правы. Хотя, мне кажется, желание стать писателем давно жило во мне - у меня и впрямь чесались руки, потому что я начал марать бумагу, когда мне еще не было четырнадцати, - лет до двадцати шести я не отваживался признаться себе, что мог бы всерьез объявить о своих намерениях.

  До этого я написал несколько пьесок, и хотя надеялся найти постановщика, не думаю, что тогда я настолько верил в свои силы, чтобы сообщить семье о твердом решении стать драматургом и зарабатывать этим на жизнь. В любом случае, мне не повезло. И лишь на двадцать шестом году я начал писать книгу, на которую ушли два-три года. В то время я преподавал английский в_ колледже Вашингтон-сквер Нью-йоркского университета. Но и тогда, мне кажется, я не был убежден со всей определенностью, что нашел свою судьбу в писательской работе и собираюсь заниматься ею в дальнейшем. Конечно, я мечтал найти издателя и читателей для своей книги, но это действительно была только мечта - этакая опьяняющая иллюзия, которая помогала мне в период творчества. Пожалуй, могу честно сказать, что написал книгу потому, что не мог не написать ее, и когда она была написана и я увидел эту громадную кипу бумаги в холодном сером свете отрезвляющей реальности, я очень испугался и подумал с удивлением, что же это такое нашло на меня и заставило потратить два-три года жизни на создание этого левиафана и что за помрачение сознания внушило обманчивую надежду найти издателя и читателей для моей книги. <...>

  В том, что касается "первых трудностей", моя судьба оказалась счастливой. Первая же написанная мною книга, да еще такая большая, была принята и опубликована одним из первых издателей, которые прочли ее, и я понимаю, что это случай исключительный. Однако и у меня были трудности, и их пришлось преодолевать отчаянными усилиями, - но большинство этих трудностей, если говорить о сочинительстве, я создавал себе сам. Мне все время приходилось бороться с ленью - точнее, с ненасытным и постоянно растущим интересом к жизни вокруг меня, с желанием погрузиться в нее и изучать с энциклопедической скрупулезностью, с желанием путешествовать, и плавать, и видеть неизвестные доселе места, вещи и новых людей. Я люблю компании, люблю есть и пить, ходить на бейсбол и приятно проводить время. Еще я должен бороться против сомнений - недостатка уверенности в том, что я все делаю правильно, и против многих трудностей, которые встречаются в работе. Мои знания методов и тонкостей ремесла все еще очень несовершенны. Я верю и надеюсь, что постоянно узнаю нечто новое о нем и о своих возможностях как писателя, но узнаю. Это очень медленно, ценой нескончаемых ошибок, заблуждений и пустой траты времени. Я всегда делаю слишком много: я пишу миллионы слов, чтобы выделить и оформить книгу в несколько сот тысяч. Похоже, это свойство моего творческого начала: оно должно реализовываться в бурном потоке продукции, и хотя я надеюсь постепенно научиться контролировать и направлять эту силу, чтобы достигать результата с большей верностью, точностью и экономией, не тратя стольких трудов, времени и материала, думаю, что стиль моей работы всегда останется, в сущности, весьма похожим на тот, который я попытался описать, и что из меня по-прежнему все будет выливаться именно так.

  Я вышел из того слоя американской жизни, где к писательству - то есть к профессии писателя - всегда относились как к чему-то очень загадочному и романтическому и очень далекому от привычного образа жизни, от привычного мира и окружения. По этой причине, как я уже говорил, до двадцати шести лет я не отваживался даже предположить, что мог бы стать писателем, и мне почти исполнилось тридцать, когда мое предположение подтвердилось на практике публикацией. Возможно, по этой же причине - и по некоторым другим, которые я упоминал, - во мне есть эта громадная инертность и присущее представителям человеческого рода свойство откладывать и увиливать как можно дольше от того, что наверняка придется сделать, от работы, которой не избежать и без которой жизнь превращается в ничто, - и отчетливое чувство направления, и часто очень слабое чувство цели. По всем этим причинам мое развитие было весьма медленным. Однако мне иногда кажется, что все эти очевидные трудности могут создавать и определенные преимущества. Убеждение, что я по натуре довольно ленив, и сознание, что я могу позволить своему ненасытному любопытству к жизни и к новым ощущениям вклиниться в работу, которую предстоит сделать, и - то, что работа эта, чрезвычайно тяжелая и трудная, требует не только напряженных усилий и сосредоточенности, но и духовной изоляции на некоторое время, - сознание того, что, раз уж работа начата, человек целиком должен быть поглощен ею и находиться в ее власти день и ночь, пока не закончит ее, - все эти вещи, вкупе с некоторыми угрызениями совести, побуждают меня не отворачиваться от работы, стараться встретить ее лицом к лицу и делать ее как можно лучше, раз я за нее взялся. Многое из того, что я до сих пор написал, называли автобиографичным. Я не могу обсуждать это очень спорное и многозначное определение в отпущенном здесь небольшом объеме и не стану пытаться это делать. Могу только сказать, что, как мне кажется, всякий творческий акт в том или ином смысле - автобиографичен. <...>

  Что касается опыта самой работы, я обнаружил: вместо того, чтобы лишать контактов с реальностью и живого общения с окружающим миром, она чрезвычайно усиливает и обогащает его восприятие. Собственно говоря, мне кажется, что главное в жизни художника суть его работы, и самые глубокие его знания, самые лучшие силы, самые проникновенные гражданские чувства пронизывают работу, которую он делает, словно мощный поток электрических импульсов и биений - динамо-машину. Я согласен с тем, что у человека в двадцать лет, вероятно, эгоцентрическое видение мира, он судит о жизни в основном по тому, как она влияет на него и отражается в его собственной индивидуальности. И я полагаю, что это сосредоточение на личном непосредственном опыте и интересах, вероятно, проявляется в его ранних работах. Но, судя по своему собственному опыту, я могу заключить, что, становясь старше, он начинает гораздо больше интересоваться жизнью вокруг ради нее самой. Его интересы, приключения и переживания его личности становятся для него ценными благодаря их связи с жизнью всего человечества. И в результате этого его гражданское чувство, вся его способность понимать происходящее и внимательно относиться к судьбам других людей и вообще человеческой жизни чрезвычайно обогащаются и углубляются. Надеюсь, что это сейчас происходит со мной. Во всяком случае, я работаю.